Меню
Разработки
Разработки  /  Литература  /  Презентации  /  11 класс  /  Поэзия Серебряного века

Поэзия Серебряного века

10.05.2020

Содержимое разработки

Поэзия Серебряного века Выполнила Сидоркина А.М., Учитель русского языка и литературы, МБОУ СОШ с. Романовка Октябрьского р-на Амурской обл.

Поэзия Серебряного века

Выполнила Сидоркина А.М.,

Учитель русского языка и литературы,

МБОУ СОШ с. Романовка

Октябрьского р-на

Амурской обл.

Анна Андреевна  Ахматова 1889-1966

Анна Андреевна

Ахматова

1889-1966

Первое стихотворение я написала, когда мне было одинна­дцать лет... Училась я в Царскосельской женской гимназии. Сначала плохо, потом гораздо лучше, но всегда неохотно. В 1905 году мои родители расстались, и мама с детьми уеха­ла на юг. Мы целый год прожили в Евпатории, где я дома проходила курс предпоследнего класса гимназии, тосковала по Царскому Селу и писала великое множество беспомощ­ных стихов Анна Ахматова. «Коротко о себе» И как будто по ошибке Я сказала «Ты...» Озарила тень улыбки Милые черты. От подобных оговорок Всякий вспыхнет взор… Я люблю тебя. Как сорок Ласковых сестёр. 1909 г. 1909 г.   Анна Горенко (Ахматова) Евпатория. 1905 г.

Первое стихотворение я написала, когда мне было одинна­дцать лет... Училась я в Царскосельской женской гимназии. Сначала плохо, потом гораздо лучше, но всегда неохотно. В 1905 году мои родители расстались, и мама с детьми уеха­ла на юг. Мы целый год прожили в Евпатории, где я дома проходила курс предпоследнего класса гимназии, тосковала по Царскому Селу и писала великое множество беспомощ­ных стихов

Анна Ахматова. «Коротко о себе»

И как будто по ошибке

Я сказала «Ты...»

Озарила тень улыбки

Милые черты.

От подобных оговорок

Всякий вспыхнет взор…

Я люблю тебя. Как сорок

Ласковых сестёр.

1909 г.

1909 г.

Анна Горенко (Ахматова) Евпатория. 1905 г.

...И женщина с прозрачными глазами (Такой глубокой синевы, что море Нельзя не вспомнить, поглядевши в них), С редчайшим именем и белой ручкой, И добротой, которую в наследство Я от нее как будто получила, — Ненужный дар моей жестокой жизни... 1943-1953 гг. «Северные элегии» Анна Горенко (А. Ахматова) с братьями Андреем, Виктором и сестрой Ией. В центре — мать Инна Эразмовна (урожден­ная Стогова). Киев. 1909 г. Анна Горенко (А. Ахматова) с братьями Андреем, Виктором и сестрой Ией. В центре — мать Инна Эразмовна (урожден­ная Стогова). Киев. 1909 г.

...И женщина с прозрачными глазами

(Такой глубокой синевы, что море Нельзя не вспомнить, поглядевши в них),

С редчайшим именем и белой ручкой,

И добротой, которую в наследство

Я от нее как будто получила, — Ненужный дар моей жестокой жизни...

1943-1953 гг. «Северные элегии»

Анна Горенко (А. Ахматова) с братьями Андреем, Виктором и сестрой Ией. В центре — мать Инна Эразмовна (урожден­ная Стогова). Киев. 1909 г.

Анна Горенко (А. Ахматова) с братьями Андреем, Виктором и сестрой Ией. В центре — мать Инна Эразмовна (урожден­ная Стогова). Киев. 1909 г.

Ты знаешь, я томлюсь в неволе, О смерти господа моля. Но все мне памятна до боли Тверская скудная земля. Журавль у ветхого колодца, Над ним, как кипень, облака, В полях скрипучие воротца, И запах хлеба, и тоска. И те неяркие просторы, Где даже голос ветра слаб, И осуждающие взоры Спокойных, загорелых баб. Осень 1913 г. Дмитриевич Бушен. В имении Гумилевых Слепневе. 1912 г. В центре — Анна Ахматова, слева от нее — Мария Кузьмина Караваева, справа — Елизавета Юрьевна Кузьмина-Каравае ва («Мать Мария») и Дмитрий

Ты знаешь, я томлюсь в неволе,

О смерти господа моля.

Но все мне памятна до боли Тверская скудная земля.

Журавль у ветхого колодца,

Над ним, как кипень, облака,

В полях скрипучие воротца,

И запах хлеба, и тоска.

И те неяркие просторы,

Где даже голос ветра слаб,

И осуждающие взоры

Спокойных, загорелых баб.

Осень 1913 г.

Дмитриевич Бушен. В имении Гумилевых Слепневе. 1912 г.

В центре — Анна Ахматова, слева от нее — Мария Кузьмина Караваева, справа — Елизавета Юрьевна Кузьмина-Каравае ва («Мать Мария») и Дмитрий

Покорно мне воображенье

В изображеньи серых глаз.

В моем тверском уединенье

Я горько вспоминаю вас.

Прекрасных рук счастливый пленник, На левом берегу Невы,

Мой знаменитый современник, Случилось, как хотели вы.

Вы, приказавший мне: довольно, Поди, убей свою любовь!

И вот я таю, я безвольна,

Но всё сильней скучает кровь.

И если я умру, то кто же

Мои стихи напишет вам,

Кто стать звенящими поможет

Еще не сказанным словам?

Июль 1913. Слепнево

 

 

 

 

 

 

Анна Ахматова в Слепневе. 1913 г.

На одном из экземпляров этой фотографии сохранилась надпись: «Это я пишу «Четки».

Покорно мне воображенье В изображеньи серых глаз. В моем тверском уединенье Я горько вспоминаю вас.

Прекрасных рук счастливый пленник, На левом берегу Невы,

Мой знаменитый современник, Случилось, как хотели вы.

Вы, приказавший мне: довольно, Поди, убей свою любовь!

И вот я таю, я безвольна,

Но всё сильней скучает кровь.

И если я умру, то кто же Мои стихи напишет вам,

Кто стать звенящими поможет Еще не сказанным словам?

Июль 1913. Слепнево

Анна Ахматова в Слепневе. 1913 г.

На одном из экземпляров этой фотографии сохранилась надпись: «Это я пишу «Четки».

Н. С. Гумилев, Лева Гумилев (сын Гумилева и Ахматовой), А. А. Ахматова Царское Село. 1916 г. Дай мне горькие годы недуга, Задыханья, бессонницу, жар, Отыми и ребенка, и друга, И таинственный песенный дар — Так молюсь за твоей литургией После стольких томительных дней, Чтобы туча над темной Россией Стала облаком в славе лучей. Петербург. 1915 г.

Н. С. Гумилев, Лева Гумилев (сын Гумилева и Ахматовой), А. А. Ахматова Царское Село. 1916 г.

Дай мне горькие годы недуга,

Задыханья, бессонницу, жар,

Отыми и ребенка, и друга,

И таинственный песенный дар —

Так молюсь за твоей литургией

После стольких томительных дней,

Чтобы туча над темной

Россией Стала облаком в славе лучей.

Петербург. 1915 г.

Шепчет: «Я не пожалею Даже то, что так люблю, — Или будь совсем моею, Или я тебя убью». Надо мной жужжит, как овод, Непрестанно столько дней Этот самый скучный довод Черной ревности твоей. Горе душит — не задушит, Вольный ветер слезы сушит, А веселье, чуть погладит, Сразу с бедным сердцем сладит. Февраль 1922 г. Анна Ахматова. Петроград. 1922 г. Фото М. Наппельбаума

Шепчет: «Я не пожалею

Даже то, что так люблю, —

Или будь совсем моею,

Или я тебя убью».

Надо мной жужжит, как овод,

Непрестанно столько дней

Этот самый скучный довод

Черной ревности твоей.

Горе душит — не задушит,

Вольный ветер слезы сушит,

А веселье, чуть погладит,

Сразу с бедным сердцем сладит.

Февраль 1922 г.

Анна Ахматова. Петроград. 1922 г. Фото М. Наппельбаума

Мне голос был. Он звал утешно, Он говорил: «Иди сюда, Оставь свой край глухой и грешный, Оставь Россию навсегда. Я кровь от рук твоих отмою. Из сердца выну черный стыд, Я новым именем покрою Боль поражений и обид». Но равнодушно и спокойно Руками я замкнула слух, Чтоб этой речью недостойной Не осквернился скорбный дух. Осень 1917 г. Анна Ахматова. Ленинград. 1924 г.

Мне голос был. Он звал утешно,

Он говорил: «Иди сюда,

Оставь свой край глухой и грешный, Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою.

Из сердца выну черный стыд,

Я новым именем покрою

Боль поражений и обид».

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился скорбный дух.

Осень 1917 г.

Анна Ахматова. Ленинград. 1924 г.

И ты мне всё простишь: И даже то, что я не молодая, И даже то, что с именем моим, Как с благостным огнем тлетворный дым, Слилась навеки клевета глухая. 1925 г. А. А. Ахматова и Н. Н. Пунин. Ленинград, Фонтанный Дом. 1927 г. Фото П. Лукницкого

И ты мне всё простишь:

И даже то, что я не молодая,

И даже то, что с именем моим,

Как с благостным огнем тлетворный дым,

Слилась навеки клевета глухая.

1925 г.

А. А. Ахматова и Н. Н. Пунин. Ленинград, Фонтанный Дом. 1927 г. Фото П. Лукницкого

О, знала ль я, когда в одежде белой Входила Муза в тесный мой приют, Что к лире, навсегда окаменелой, Мои живые руки припадут.  О, знала ль я, когда неслась, играя, Моей души последняя гроза, Что лучшему из юношей, рыдая, Закрою я орлиные глаза. О, знала ль я, когда, томясь успехом, Я искушала дивную судьбу, Что скоро люди беспощадным смехом Ответят на предсмертную мольбу. 1925 г. Анна Ахматова в Детском Селе. 1925 г. Фото П. Лукницкого

О, знала ль я, когда в одежде белой Входила Муза в тесный мой приют,

Что к лире, навсегда окаменелой,

Мои живые руки припадут.

О, знала ль я, когда неслась, играя, Моей души последняя гроза,

Что лучшему из юношей, рыдая,

Закрою я орлиные глаза.

О, знала ль я, когда, томясь успехом,

Я искушала дивную судьбу,

Что скоро люди беспощадным смехом Ответят на предсмертную мольбу.

1925 г.

Анна Ахматова в Детском Селе. 1925 г. Фото П. Лукницкого

От тебя я сердце скрыла, Словно бросила в Неву... Прирученной и бескрылой Я в дому твоем живу. Только... ночью слышу скрипы. Что там в сумраках чужих? Шереметевские липы... Перекличка домовых... Осторожно подступает, Как журчание воды,  К уху жарко приникает Черный шепоток беды — И бормочет, словно дело Ей всю ночь возиться тут: «Ты уюта захотела, Знаешь, где он — твой уют?» 1936 г. Анна Ахматова в усадьбе Шервинских. Старки. 18 июля 1936 г. Фото Л. Горнунга  От тебя я сердце скрыла, Словно бросила в Неву... Прирученной и бескрылой Я в дому твоем живу.  Только... ночью слышу скрипы. Что там в сумраках чужих? Шереметевские липы... Перекличка домовых... Осторожно подступает, Как журчание воды,  К уху жарко приникает Черный шепоток беды — И бормочет, словно дело Ей всю ночь возиться тут: «Ты уюта захотела, Знаешь, где он — твой уют?» 1936 г. Анна Ахматова в усадьбе Шервинских. Старки. 18 июля 1936 г. Фото Л. Горнунга

От тебя я сердце скрыла,

Словно бросила в Неву...

Прирученной и бескрылой

Я в дому твоем живу.

Только... ночью слышу скрипы.

Что там в сумраках чужих? Шереметевские липы...

Перекличка домовых...

Осторожно подступает,

Как журчание воды,

К уху жарко приникает

Черный шепоток беды —

И бормочет, словно дело

Ей всю ночь возиться тут:

«Ты уюта захотела,

Знаешь, где он — твой уют?»

1936 г.

Анна Ахматова в усадьбе Шервинских. Старки. 18 июля 1936 г. Фото Л. Горнунга

От тебя я сердце скрыла, Словно бросила в Неву... Прирученной и бескрылой Я в дому твоем живу. Только... ночью слышу скрипы. Что там в сумраках чужих? Шереметевские липы... Перекличка домовых... Осторожно подступает,

Как журчание воды,

К уху жарко приникает Черный шепоток беды —

И бормочет, словно дело Ей всю ночь возиться тут:

«Ты уюта захотела,

Знаешь, где он — твой уют?»

1936 г.

Анна Ахматова в усадьбе Шервинских. Старки. 18 июля 1936 г. Фото Л. Горнунга

Осип Мандельштам и Анна Ахматова. Москва. 1934 г. Там, где кружатся Эвридики, Бык Европу везет по волнам; Там, где наши проносятся тени, Над Невой, над Невой, над Невой; Там, где плещет Нева о ступени, -  Это пропуск в бессмертие твой. Это ключики от квартиры, О которой теперь ни гу-гу... Это голос таинственной лиры, На загробном гостящей лугу. 1957 Я над ними склонюсь, как над чашей,  В них заветных заметок не счесть. Окровавленной юности нашей Это черная нежная весть. Тем же воздухом, так же над бездной Я дышала когда-то в ночи, В той ночи и пустой и железной, Где напрасно зови и кричи. О, как пряно дыханье гвоздики, Мне когда-то приснившейся там —

Осип Мандельштам и Анна Ахматова. Москва. 1934 г.

Там, где кружатся Эвридики,

Бык Европу везет по волнам;

Там, где наши проносятся тени,

Над Невой, над Невой, над Невой;

Там, где плещет Нева о ступени, -

Это пропуск в бессмертие твой.

Это ключики от квартиры,

О которой теперь ни гу-гу...

Это голос таинственной лиры,

На загробном гостящей лугу.

1957

Я над ними склонюсь, как над чашей,

В них заветных заметок не счесть. Окровавленной юности нашей

Это черная нежная весть.

Тем же воздухом, так же над бездной

Я дышала когда-то в ночи,

В той ночи и пустой и железной,

Где напрасно зови и кричи.

О, как пряно дыханье гвоздики,

Мне когда-то приснившейся там —

Узнала я, как опадают лица, Как из-под век выглядывает страх, Как клинописи жесткие страницы Страдание выводит на щеках, Как локоны из пепельных и черных Серебряными делаются вдруг, Улыбка вянет на губах покорных И в сухоньком смешке дрожит испуг. И я молюсь не о себе одной, А обо всех, кто там стоял со мною, И в лютый холод, и в июльский зной, Под красною ослепшею стеною. 1940 г. Анна Ахматова. 1940 г.

Узнала я, как опадают лица,

Как из-под век выглядывает страх,

Как клинописи жесткие страницы Страдание выводит на щеках,

Как локоны из пепельных и черных Серебряными делаются вдруг,

Улыбка вянет на губах покорных

И в сухоньком смешке дрожит испуг. И я молюсь не о себе одной,

А обо всех, кто там стоял со мною,

И в лютый холод, и в июльский зной, Под красною ослепшею стеною.

1940 г.

Анна Ахматова. 1940 г.

П. Антокольский, О. Берггольц, М. Дудин, А. Ахматова, Я. Тихонов. Москва. 1946 г.  Мы знаем, что ныне лежит на весах И что совершается ныне. Час мужества пробил на наших часах, И мужество нас не покинет. Не страшно под пулями мертвыми лечь, Не горько остаться без крова, — И мы сохраним тебя, русская речь, Великое русское слово. Свободным и чистым тебя пронесем, И внукам дадим, и от плена спасем Навеки! Ташкент. 1942 г.    Мужество  Мы знаем, что ныне лежит на весах И что совершается ныне. Час мужества пробил на наших часах, И мужество нас не покинет. Не страшно Лод пулями мертвыми лечь, Не горько остаться без крова, — И мы сохраним тебя, русская речь, Великое русское слово. Свободным и чистым тебя пронесем, И внукам дадим, и от плена спасем Навеки! Ташкент. 1942 г.

П. Антокольский, О. Берггольц, М. Дудин, А. Ахматова, Я. Тихонов. Москва. 1946 г.

Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова, —

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим, и от плена спасем

Навеки!

Ташкент. 1942 г.

 

Мужество Мы знаем, что ныне лежит на весах И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Не страшно Лод пулями мертвыми лечь, Не горько остаться без крова, —

И мы сохраним тебя, русская речь, Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим, и от плена спасем Навеки!

Ташкент. 1942 г.

Анна Ахматова и Борис Пастернак. Москва. 1946 г. За то, что дым сравнил с Лаокооном, Кладбищенский воспел чертополох, За то, что мир наполнил новым звоном В пространстве новом отраженных строф, — Он награжден каким-то вечным детством, Той щедростью и зоркостью светил, И вся земля была его наследством, А он ее со всеми разделил. 1936 г. Он, сам себя сравнивший с конским глазом, Косится, смотрит, видит, узнает, И вот уже расплавленным алмазом Сияют лужи, изнывает лед. В лиловой мгле покоятся задворки, Платформы, бревна, листья, облака. Свист паровоза, хруст арбузной корки, В душистой лайке робкая рука.

Анна Ахматова и Борис Пастернак. Москва. 1946 г.

За то, что дым сравнил с Лаокооном, Кладбищенский воспел чертополох,

За то, что мир наполнил новым звоном

В пространстве новом отраженных строф, —

Он награжден каким-то вечным детством,

Той щедростью и зоркостью светил,

И вся земля была его наследством,

А он ее со всеми разделил.

1936 г.

Он, сам себя сравнивший с конским глазом,

Косится, смотрит, видит, узнает,

И вот уже расплавленным алмазом

Сияют лужи, изнывает лед.

В лиловой мгле покоятся задворки, Платформы, бревна, листья, облака.

Свист паровоза, хруст арбузной корки,

В душистой лайке робкая рука.

Родная земля В заветных ладанках не носим на груди, О ней стихи навзрыд не сочиняем, Наш горький сон она не бередит, Не кажется обетованным раем, Не делаем ее в душе своей Предметом купли и продажи, Хворая, бедствуя, немотствуя на ней, О ней не вспоминаем даже. Да, для нас это грязь на калошах, Да, для нас это хруст на зубах, И мы мелем, и месим, и крошим Тот ни в чем не замешанный прах. Но ложимся в нее и становимся ею, Оттого и зовем так свободно — своею. Ленинград. 1961 Анна Ахматова. Голицыне. 1959 г.

Родная земля

В заветных ладанках не носим на груди,

О ней стихи навзрыд не сочиняем,

Наш горький сон она не бередит,

Не кажется обетованным раем,

Не делаем ее в душе своей

Предметом купли и продажи,

Хворая, бедствуя, немотствуя на ней,

О ней не вспоминаем даже.

Да, для нас это грязь на калошах,

Да, для нас это хруст на зубах,

И мы мелем, и месим, и крошим

Тот ни в чем не замешанный прах.

Но ложимся в нее и становимся ею,

Оттого и зовем так свободно — своею.

Ленинград. 1961

Анна Ахматова. Голицыне. 1959 г.

Анна Ахматова получает международную литературную премию «Этна-Таормина». Италия, Катанья. 1964 г. А тебе еще мало по-русски, И ты хочешь на всех языках Знать, как круты подъемы и спуски И почем у нас совесть и страх. 1964 г.

Анна Ахматова получает международную литературную премию «Этна-Таормина». Италия, Катанья. 1964 г.

А тебе еще мало по-русски,

И ты хочешь на всех языках

Знать, как круты подъемы и спуски

И почем у нас совесть и страх.

1964 г.

Анна Андреевна Ахматова. Москва. 1958 г. Я не переставала писать стихи. Для меня в них — связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, я жила теми ритмами, которые звучала в героической истории моей страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела собы­тия, которым не было равных. Анна Ахматова. «Коротко о себе»

Анна Андреевна Ахматова. Москва. 1958 г.

Я не переставала писать стихи. Для меня в них — связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, я жила теми ритмами, которые звучала в героической истории моей страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела собы­тия, которым не было равных.

Анна Ахматова. «Коротко о себе»

Спасибо за внимание !  Спасибо за внимание!

Спасибо за внимание !

Спасибо за внимание!

-75%
Курсы профессиональной переподготовке

Учитель, преподаватель русского языка и литературы

Продолжительность 300 или 600 часов
Документ: Диплом о профессиональной переподготовке
13800 руб.
от 3450 руб.
Подробнее
Скачать разработку
Сохранить у себя:
Поэзия Серебряного века (1.5 MB)

Комментарии 0

Чтобы добавить комментарий зарегистрируйтесь или на сайт