Поэма «Василий Тёркин». Система образов. Правда о войне в поэме А. Т. Твардовского

В дни боёв с белофиннами в газете Ленинградского военного округа стали печатать стихотворные фельетоны с картинками. Героем их был весёлый, удачливый солдат Вася Тёркин. Это была коллективная выдумка нескольких поэтов, работавших в редакции, в том числе – Александра Твардовского. Знакомя читателей с тогдашним Тёркиным, Твардовский писал:

Вася Тёркин? Кто такой?

Скажем откровенно:

Человек он сам собой

Необыкновенный.

«Богатырь, сажень в плечах», Вася Тёркин «врагов на штык берёт, как снопы на вилы». И в дальнейших фельетонах он выступал как весёлый балагур, ловкий исполнитель воинских уставов и творец неслыханных подвигов.

Таким же показался поначалу многим читателям в годы Великой Отечественной войны Тёркин, вышедший из-под пера одного только Твардовского.

Он тоже готов был на самый трудный подвиг, не лез в карман за острым словом и оказывался заводилой в любом кругу, куда попадал.

Не все заметили, что автор называет своего героя уже Василием и заново рисует его портрет:

Тёркин – кто же он такой?

Скажем откровенно:

Просто парень сам собой

Он обыкновенный.

И чтоб знали, чем силён,

Скажем откровенно:

Красотою наделён

Не был он отменной,

Не высок, не то чтоб мал,

Но герой – героем.

Эти изменения произошли с литературным героем потому, что великая война, огромность подвигов и жертв советского народа, требовали героя совсем иного склада, чем прежний Тёркин.

Утратив богатырское сложение, новый Тёркин не прогадал. У него оказалась поистине богатырская душа.

Он уже не тот беззаботный Вася, щедрый на весёлое словечко, теперь он ощущает  свою ответственность за всё происходящее в эти страшные дни.

Идя дорогами войны, он всё более проникается народным гневом, народным горем, великой любовью к родной земле и её людям:

Нынче мы в ответе

За Россию, за народ

И за всё на свете.

И пойдёшь в огонь любой,

Выполнишь задачу.

Твардовский показывает своего героя в разных ситуациях, и всегда тот чувствует, мыслит, действует сообразно своему характеру, своему понятию о долге, чести. Героизм Тёркина начисто лишён позы, ухарской удали. Тёркин не видит в своих поступках ничего героического: это быт войны, её будни:

Был в бою задет осколком,

Зажило – и столько толку.

Трижды был я окружён,

Трижды – вот он! – вышел вон.

И хоть было беспокойно —

Оставался невредим

Под огнём косым, трёхслойным,

Под навесным и прямым.

Сам он не новичок на войне:

Я вторую, брат, войну

На веку воюю.

И это даёт ему возможность поучать молодых ребят, делиться с ними своим опытом. Сначала кажется, что он пугает их, преувеличивает ужасы боя: «Прут немецких тыща танков…». Но всё оказывается не так страшно, если не пугаться и не теряться. И бойцы понимают это и готовы слушать без конца:

Расскажи ещё чего,

Василий Иваныч…

Его уважают, понимая, что он не просто балагур, что «врёт весело и складно» он для дела, для их же пользы. Характер Тёркина многогранен. Вот бредут отступающие в начале войны солдаты, «потерявши связь и часть».

Тёркин «как более идейный, был там как бы политрук» и «одну политбеседу» повторяет:

 – Не унывай.

Не зарвёмся, так прорвёмся,

Будем живы – не помрём.

Срок придёт, назад вернёмся,

Что отдали – всё вернём.

Вот солдат видит, как замерли ожидающие взрыва снаряда товарищи.

Приподнялся – глянул косо.

Он почти у самых ног —

Гладкий, круглый, тупоносый,

И над ним – сырой дымок.

Тёркин встал, такой ли ухарь,

Отряхнулся, принял вид:

– Хватит, хлопцы, землю нюхать,

Не годится, – говорит.

Сам стоит с воронкой рядом

И у хлопцев на виду,

Обратясь к тому снаряду,

Справил малую нужду…

И, выказав презрение смерти, пошёл воевать дальше. А вот ноябрьской ночью, когда вода «даже рыбам холодна», переплывает Днепр, чтобы доложить начальству:

Взвод на правом берегу

Жив-здоров назло врагу!

Лейтенант всего лишь просит

Огоньку туда подбросить.

А уж следом за огнём

Встанем, ноги разомнём.

Что там есть, перекалечим,

Переправу обеспечим…

И ведь не только доложить. Тёркин поплывёт обратно, к своему взводу, единственному, который уцелел в аду сорванной переправы.

Представленный к награде, Тёркин мечтает о том, как приедет в родное село. Нет, он, конечно, «не гордый человек», но цену себе знает:

Я б не стал курить махорку,

А достал бы я "Казбек".

И дымил бы папиросой,

Угощал бы всех вокруг.

И на всякие вопросы

Отвечал бы я не вдруг.

– Как, мол, что? – Бывало всяко.

– Трудно все же? – Как когда.

– Много раз ходил в атаку?

– Да, случалось иногда.

А как он играет на гармони! В зимнем лесу на дороге, где

От глухой лесной опушки

До невидимой реки –

Встали танки, кухни, пушки,

Тягачи, грузовики,

Легковые – криво, косо,

В ряд, не вряд, вперёд-назад,

Тёркин тягостное ожидание на морозе превращает в весёлые посиделки с танцами, частушками:

Позабытый деревенский

Вдруг завёл, глаза закрыв,

Стороны родной смоленской

Грустный памятный мотив,

И от той гармошки старой,

Что осталась сиротой,

Как-то вдруг теплее стало

На дороге фронтовой.

Хоть бы что – гудит гармонь.

Выговаривает чисто,

До души доносит звук.

Покорен Тёркиным старик солдат. Тёркин для него едва ли не кудесник: пилу направил, часы, «с той войны ещё» стоявшие, отремонтировал. Да как отремонтировал:

Осмотрев часы детально, –

Всё ж часы, а не пила, –

Мастер тихо и печально

Посвистел:

– Плохи дела...

Но куда-то шильцем сунул,

Что-то высмотрел в пыли,

Внутрь куда-то дунул, плюнул, –

Что ты думаешь, – пошли!

И беседует со стариком уважительно, серьёзно. Старый солдат с удовольствием заключает:

Ты – солдат, хотя и млад,

А солдат солдату – брат.

Совсем другой человек Тёркин в поединке с немцем. Враг «силен и ловок», сыт награбленным у мирных людей – он сильнее Тёркина физически. Но ведь Тёркин бьётся за свой народ, за тех, кого грабит и убивает этот фашист.

Ты куда спешил – к хозяйке?

Матка, млеко? Матка, яйки?

Оказать решил нам честь?

Подавай! А кто ты есть,

Кто ты есть, что к нашей бабке

Заявился на порог,

Не спросясь, не скинув шапки

И не вытерши сапог?

Со старухой сладить в силе?

Подавай! Нет, кто ты есть,

Что должны тебе в России

Подавать мы пить и есть?

Добрым людям люди рады.

Нет, ты сам себе силён,

Ты наводишь свой порядок.

Ты приходишь -твой закон.

Кто ж ты есть? Мне толку нету,

Чей ты сын и чей отец.

Человек по всем приметам, -

Человек ты? Нет. Подлец!

В этом бою Тёркин не может оказаться побеждённым, не имеет права.

Как на древнем поле боя,

Грудь на грудь, что щит на щит, –

Вместо тысяч бьются двое,

Словно схватка всё решит.

Он не попросит «чуру» у врага, до последнего будет сражаться, даже если «в клочья шкуру».

Бей, не милуй. Зубы стисну,

А убьёшь, так и потом

На тебе, как клещ, повисну,

Мёртвый буду на живом.

Этот поединок, это сражение, окончившееся победой Тёркина – всего лишь маленький эпизод великой войны. Она не закончена, впереди ещё много будет больших и малых боёв, ведь

Фронт налево, фронт направо,

И в февральской вьюжной мгле

Страшный бой идёт, кровавый,

Смертный бой не ради славы,

Ради жизни на земле.

В любой ситуации Василий Тёркин остаётся сам собой. В бою: «враг лютует – сам лютуй», на привале весёлый балагур и гармонист, со смертью несговорчив:

– Так пошла ты прочь, Косая,

Я солдат ещё живой.

Буду плакать, выть от боли,

Гибнуть в поле без следа,

Но тебе по доброй воле

Я не сдамся никогда.

В госпитале не унывает:

...И могу вам сообщить

Из своей палаты,

Что, большой любитель жить,

Выжил я, ребята.

И никогда не забывает о родной земле, которая ждёт его и перед которой он виноват в том, что хоть не на долго отдал врагу:

Мать-земля моя родная,

Я твою изведал власть,

Как душа моя больная

Издали к тебе рвалась!

Тёркин – главный герой поэмы, но далеко не единственный. Мы видим его то в кругу бойцов-однополчан, то у генерала, то в доме отдыха, то в госпитале, то в бане, то в избе стариков, где он остановился отдохнуть и перекусить.

Твардовский так ярко, живо описывает каждого, с кем встречается его герой, что мы сами словно присутствуем при их встрече.

Генерал награду выдал –

Как бы снял с груди своей.

Аж привстал герой:

– Ну что вы,

Что вы, – вскинул головой, –

Я как раз из-под Тамбова, –

И потрогал орден свой.

Но уже идут ребята,

На войне живут бойцы,

Как когда-нибудь в двадцатом

Их товарищи – отцы.

Но есть в поэме ещё один герой. Этот герой – автор. И иногда трудно разъединить их – автора и его героя. Есть главы, которые так и называются: «От автора», а в иных главах слова и мысли автора и героя так переплетаются, что трудно понять, кому же именно они принадлежат. И неспроста Василий Тёркин «сам как раз смоленский», как и Твардовский. Оба в один голос славят свою Смоленщину, единственную, для них неповторимую.

Мы в землячество не лезем,

Есть свои у нас края.

Ты – тамбовский? Будь любезен.

А смоленский – вот он я,

Не иной какой, не энский,

Безымянный корешок,

А действительно смоленский,

Как дразнили нас, рожок.

Не кичусь родным я краем,

Но пройди весь белый свет –

Кто в рожки тебе сыграет

Так, как наш смоленский дед.

– Мать-земля моя родная,

Вся смоленская родня,

Ты прости, за что – не знаю,

Только ты прости меня!

Не в плену тебя жестоком,

По дороге фронтовой,

А в родном тылу глубоком

Оставляет Тёркин твой.

Под Смоленском наступали.

Выпал отдых. Мой земляк

Обратился на привале

К командиру: так и так, –

Отлучиться разрешите,

Дескать, случай дорогой,

Мол, поскольку местный житель,

До двора – подать рукой.

Но, кроме той милой родной стороны, живёт в сердцах героя и автора любовь к одной большой, для всех единой, Родине. И об этой любви без ненужного пафоса и торжественности говорится в поэме:

Нынче мы в ответе

За Россию, за народ

И за всё на свете.

От Ивана до Фомы,

Мёртвые ль, живые,

Все мы вместе – это мы,

Тот народ, Россия.

Праздник близок, мать-Россия,

Оберни на запад взгляд:

Далеко ушёл Василий,

Вася Тёркин, твой солдат.

Мать-Россия, мы полсвета

У твоих прошли колёс,

Позади оставив где-то

Рек твоих раздольный плёс.

В главе «Поединок» Твардовский пишет:

«Драка – драка, не игрушка!». Но если так страшен и кровав бой двух людей, то насколько же страшнее большая общая война.

 Война – это жестокие бои и тяжёлые потери:

Густо было там народу –

Наших стриженых ребят...

И увиделось впервые,

Не забудется оно:

Люди тёплые, живые

Шли на дно, на дно, на дно ...

Подбежали. И тогда-то,

С тем и будет не забыт,

Он привстал:

– Вперёд, ребята!

Я не ранен. Я – убит...

И сказал уже водитель

Вместо друга своего:

– Командир наш был любитель...

Схоронили мы его.

А у нашего солдата, –

Хоть сейчас войне отбой, –

Ни окошка нет, ни хаты,

Ни хозяйки, хоть женатый,

Ни сынка, а был, ребята, –

Рисовал дома с трубой...

Война – это разруха:

А вода ревёт правее –

Под подорванным мостом.

Меж погнутых балок фермы

Бьётся в пене и в пыли...

И в снегах непроходимых

Эти мирные края

В эту памятную зиму

Орудийным пахли дымом,

Не людским дымком жилья.

По ничьей, помятой, зряшной

Луговой, густой траве;

По земле, рябой от рытвин,

Рваных ям, воронок, рвов,

Смертным зноем жаркой битвы

Опалённых у краёв...

Где-то бомбы топчут город,

Тонут на море суда...

В ночь, как все, старик с женой

Поселились в яме.

А война – не стороной,

Нет, над головами.

Война – это тоска по родному краю, захваченному врагом. Это боль от неизвестности о судьбе близких и дорогих людей, оставшихся в оккупации:

А не носит писем почта

В край родной смоленский твой.

Знаешь сам, Василий Тёркин,

Что туда дороги нет.

Нет дороги, нету права

Побывать в родном селе.

– Потому – трудна дорога

Нынче к дому моему.

Дом-то вроде недалечко,

По прямой – пустяшный путь...

- Ну а что ж?

- Да я не речка;

Чтоб легко туда шмыгнуть.

Я ограблен и унижен,

Как и ты, одним врагом.

Я дрожу от боли острой,

Злобы горькой и святой.

Мать, отец, родные сестры

У меня за той чертой.

Я стонать от боли вправе

И кричать с тоски клятой.

То, что я всем сердцем славил

И любил – за той чертой.

Война – это, порой, обычная бытовая неустроенность:

К рукаву припав лицом,

На пригретом взгорке

Меж товарищей бойцов

Лёг Василий Тёркин.

Тяжела, мокра шинель,

Дождь работал добрый.

Крыша – небо, хата – ель,

Корни жмут под рёбра.

Сколько суток полусонных,

Сколько вёрст в пурге слепой

На дорогах занесённых

Он оставил за собой...

А скажи, простая штука

Есть у вас?

– Какая?

– Вошь.

И, макая в сало коркой,

Продолжая ровно есть,

Улыбнулся вроде Тёркин

И сказал

– Частично есть...

И, как итог, война – это радость победы. Победы, купленной кровью, потом, ценой горьких утрат и великих усилий всех, кто добывал её – Победу.

Хорошо, друзья, приятно,

Сделав дело, ко двору –

В батальон идти обратно

Из разведки поутру.

"Языка" – добычу ночи, –

Что идёт, куда не хочет,

На три шага впереди

Подгонять:

– Иди, иди...

Вся она – от Подмосковья

И от Волжского верховья

До Днепра и Заднепровья –

Вдаль на запад сторона, –

Прежде отданная с кровью,

Кровью вновь возвращена.

- Наступаем. Днепр за нами,

А, товарищ лейтенант?..

Мать-земля родная наша,

В дни беды и в дни побед

Нет тебя светлей и краше

И желанней сердцу нет.

Воин твой, слуга народа,

С честью может доложить:

Воевал четыре года,

Воротился из похода

И теперь желает жить.

Он исполнил долг во славу

Боевых твоих знамён.

Кто ещё имеет право

Так любить тебя, как он!

День и ночь в боях сменяя,

В месяц шапки не снимая,

Воин твой, защитник-сын,

Шёл, спешил к тебе, родная.

Поэма «Василий Тёркин» написана в годы Великой Отечественной войны. Восьмой десяток пошёл с той поры, как отгремели залпы боёв.

Всё меньше остаётся ветеранов, участвовавших в тех боях. И – читавших поэму на фронте, жадно выискивавших её на страницах фронтовых газет.

Поэму оценили не только в Советском Союзе. Её читали и за границей. Читали и восхищались.

«Это поистине редкая книга: какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всём и какой необыкновенный народный, солдатский язык — ни сучка, ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова», - так отзывался о поэме скупой на похвалы Иван Бунин.

«Каково бы ни было её собственно литературное значение, для меня она была истинным счастьем. Она мне дала ощущение законности места художника в великой борьбе народа, ощущение очевидной полезности моего труда, чувство полной свободы обращения со стихом и словом в естественно сложившейся непринуждённой форме изложения».

Александр Твардовский