«Телеграмма» К. Г. Паустовского. Проблема истинной человечности в рассказе. Композиция рассказа

Рассказ начинается с описания осени – холодной и ненастной. И это сразу настраивает на ожидание чего-то столь же серого, неуютного, мрачного.

Октябрь был на редкость холодный, ненастный. Тесовые крыши почернели. Над лугами тащились из-за реки, цеплялись за облетевшие ветлы рыхлые тучи. Из них назойливо сыпался дождь.

Но если природная осень рано или поздно сменится зимой, потом весной, то осень жизни Катерины Петровны таких перемен не сулит. Женщина живёт в старом доме одна уже много лет.

Этот дом когда-то построил её отец, известный художник: «Дом был, как говорила Катерина Петровна, "мемориальный". Он находился под охраной областного музея». Однако пока им никто не интересовался. Как не интересовался и судьбой последней его обитательницы.

Соседская девочка приходит помочь по хозяйству да иногда заглядывает старик Тихон, помнящий отца Катерины Петровны. И ещё «раз в два-три месяца весёлый молодой почтарь Василий приносил Катерине Петровне перевод на двести рублей».

Эти деньги присылала женщине дочь, живущая в Ленинграде. Нет, Настя не забывала о матери – просто она «работала секретарём в Союзе художников. Работы было много. Устройство выставок, конкурсов — все это проходило через её руки».

И молодая женщина все свои силы отдавала работе. Она не знала, как ждёт её там, далеко, в своём Заборье, одинокая мать. Ждёт, целыми днями сидя на старом диване и думая о ней.

Настя совсем не жестокий, бездушный человек. Просто у неё очень много важной и ответственной работы. Ей некогда даже написать письмо – не то, чтобы приехать повидаться. Настя, в силу своей молодости и здоровья, не понимает, как трудно и одиноко старой, слабой матери. Она была в деревне три года назад. Тогда, очевидно, мать была крепче и в помощи не нуждалась.

А её теперешней Настя не знает. Вот молодой талантливый скульптор Тимофеев – этот действительно нуждается в её помощи. Ведь он не зря жаловался «на холод в мастерской и вообще на то, что его затирают и не дают развернуться».

И Настя твёрдо обещает ему «драться вместе» за его признание, за персональную выставку.

Это, в представлении молодой женщины, и есть настоящая жизнь. А что в деревне: «Она подумала о переполненных поездах, пересадке на узкоколейку, тряской телеге, засохшем саде, неизбежных материнских слезах, о тягучей, ничем не скрашенной скуке сельских дней».

И спрятала письмо матери в ящик стола. Как и из прежних писем, она поняла, что мать жива. Но вчитываться Настя не стала, иначе слова материнского послания насторожили бы её: "Ненаглядная моя. Зиму эту я не переживу. Приезжай хоть на день. Дай поглядеть на тебя, подержать твои руки. Стара я стала и слаба до того, что тяжело мне не то что ходить, а даже сидеть и лежать, — смерть забыла ко мне дорогу. Нынче осень плохая. Так тяжело; вся жизнь, кажется, не была такая длинная, как одна эта осень".

Спрятав письмо, Настя спрятала и тревогу. Чужие люди – простые, не очень грамотные, пытаются утешить Катерину Петровну нехитрым обманом. А дочь даже известие о смерти получает в суете выставки и опять читает не сразу. И только до конца осознав, что «никто её так не любил, как эта дряхлая, брошенная всеми старушка, там, в скучном Заборье», она плачет: «Мама! Как же это могло так случиться? Ведь никого же у меня в жизни нет. Нет и не будет роднее».

Конечно, на похороны Настя не успевает. Чужие люди похоронили Катерину Петровну, чужая дочь «наклонилась и поцеловала Катерину Петровну в высохшую жёлтую руку».

А Настя, проплакав одна всю ночь в пустом доме, «уехала из Заборья крадучись, стараясь, чтобы её никто не увидел и ни о чём на расспрашивал».

Да, снять с неё «неисправимой вины, невыносимой тяжести» не сможет теперь уже никто. Но кто же в этом виноват? Даже на последний призыв матери дочь не отозвалась. Ведь Катерина Петровна никогда попусту не тревожила Настю письмами, а в этом буквально молила о приезде.

Настя помогла непризнанному скульптору. Возможно, он очень талантлив и станет известен. Но ведь его Гоголь, «насмешливо, зная её насквозь», укоряет её: «А письмо-то в сумочке нераспечатанное, — казалось, говорили сверлящие гоголевские глаза. — Эх ты, сорока!».

Сорока – пустая взбалмошная птица. Мы знаем, как любят сороки блестящие побрякушки, с какой жадностью они набрасываются на все сверкающее, пусть и дешёвая.

Тихон говорит Манюшке: «А ты смотри, дура, за добро плати добром, не будь пустельгой». И «пустельга» – это тоже, фактически, о Насте.

Поговорить с близким человеком, обнять – совсем не много хотела Катерина Петровна. Но близкий человек был далеко, не понимал – не хотел понять.

Своя жизнь, интересная, насыщенная, была у Насти, и некогда было ей отвлекаться на скучные деревенские разговоры, на пустые, бессодержательные, по её мнению, вечера. А когда случилось непоправимое, то нашлась и возможность приехать, и время откуда-то взялось, и заботы отступили.

Жизнь одинокой старушки даётся в сравнении с природой. Тоскливая осенняя погода, когда тучи даже не ползут, а тащатся – это та же осень в душе Катерины Петровны. Даже пастуший рожок подбадривал её летом, а теперь умолк – и ей «стало ещё труднее вставать по утрам». Вот старый клён. Его она «посадила давно, ещё девушкой-хохотушкой, а сейчас он стоял облетевший, озябший, ему некуда было уйти от этой бесприютной, ветреной ночи».

Так же, как и ей некуда идти, не у кого искать спасения от одиночества и слабости. И такое же уныние в заброшенном «мемориальном» доме: «комнаты, где застоялся горький запах нетопленных печей, пыльный "Вестник Европы", пожелтевшие чашки на столе, давно не чищенный самовар и картины на стенах».

Потемнели от времени картины, ослабела и только шёпотом может говорить женщина.

А Настя, молодая, красивая, сильная, живёт своей жизнью в большом городе.

Паустовский говорит, что у неё «большие холодные глаза». Возможно, эта молодая самостоятельная женщина и не нуждается в близких людях. Не нуждается до тех пор, пока не остаётся одна.

Так кто же человечнее: заботящаяся о талантах, но не навещающая мать Настя или же совершенно чужие старушке, но пожалевшие её Тихон и Василий?

Мы всё спешим, у нас всегда цейтнот.

Решаем то свою, то чью-то драму.

И мама понимает нас и ждёт.

Нам не хватает времени на маму.

Светлана Водолажская

Всегда за утром наступает вечер,

Но где-то, в неосознанных мечтах,

Мы думаем, что мама будет вечно.

А это, к сожалению, не так.

Пётр Давыдов