Презентация "Жизнь и творчество Максимилиана Волошина.Крымские страницы"

Максимилиан Александрович Волошин   1877-1932

Поэт, переводчик,

художник-пейзажист, художественный и литературный критик.

Все видеть, все понять, все знать, все пережить, Все формы, все цвета вобрать в себя глазами, Пройти по всей земле горящими ступнями, Все воспринять и снова воплотить.

1893г. - переезд в Крым в Коктебель. Феодосийская гимназия

Интересные факты

«Когда отзывы о моих московских успехах были моей матерью представлены в феодосийскую гимназию, то директор развел руками и сказал: „Сударыня, мы, конечно, вашего сына примем, но должен вас предупредить, что идиотов мы исправить не можем“»

«Мои школьные годы - глубокое недоразумение всей моей жизни. Очень любознательный, способный, одаренный острою памятью мальчик учился из рук вон плохо и приводил в отчаяние всех педагогов. Когда я переходил в Феодосийскую гимназию, у меня по всем предметам были годовые двойки, а по-гречески - "1". Единственная "3" была за поведение. Что по тогдашним гимназическим понятиям было низшим баллом, которым оценивался этот предмет. Причем этой оценкой я удостаивался отнюдь не за шалости, а за возражения и рассуждения. Я был преисполнен всяких интересов: культурно-исторических, лингвистических, литературных, математических и т. д. И все это сводилось для меня к неизбежной двойке за успехи».

Много путешествовал, занимался в библиотеках Европы, слушал лекции в Сорбонне. В Париже он также брал уроки рисования и гравюры.

1903 год - возвращение в Москву, легко становится «своим» в среде русских символистов; начинает активно публиковаться.

С этого времени, живя попеременно то на родине, то в Париже, пишет о России для французской прессы.

В 1907 - решение об отъезде в Коктебель. Цикл акварелей «Киммерийские сумерки».

Первый сборник «Стихотворения. 1900—1910». Волошин стал заметной фигурой в литературном процессе: влиятельным критиком и сложившимся поэтом.

22 ноября 1909 года между Волошиным и

Н. Гумилёвым состоялась дуэль на Чёрной речке.

Секундантом Волошина был граф Алексей Толстой. Причиной дуэли была поэтесса Елизавета Дмитриева,

с которой Волошин сочинил весьма успешную литературную мистификацию — Черубину де Габриак.

В 1914 году Волошин пишет письмо Военному министру России Сухомлинову с отказом от военной службы и участия в

«кровавой бойне» Первой мировой войны.

После революции Максимилиан Волошин окончательно осел в Коктебеле.

В 1914 - книга избранных статей о культуре — «Лики творчества»,

в 1915 — книга страстных стихотворений об ужасе войны —

«Anno mundi ardentis 1915»

(«В год пылающего мира 1915»).

Находится вне литературных и художественных групп, но дружен со столичной поэтической богемой различных направлений.

Занятия живописью, акварельные пейзажи Крыма.

Живопись Волошин рассматривал как средство выработки "точности эпитетов в стихах". Видение художника наложило большой отпечаток на поэзию Волошина: известны красочность, пластичность, живописность его стихотворений.

Его акварели являются продолжением его поэтических произведений. Серия картин раскрывает внутренний мир художника.

М. Волошин часто подписывает свои акварели: «Твой влажный свет и матовые тени дают камням оттенок бирюзы» (о Луне); «Тонко вырезаны дали, смыты светом облака»; «В шафранных сумерках лиловые холмы»…

Эти надписи дают представление об акварелях художника — поэтических, прекрасно передающих не столько реальный пейзаж, сколько настроение, им навеваемое, бесконечное неутомительное разнообразие линий холмистой «страны Киммерии»,

их мягкие, приглушенные краски, линию морского горизонта — какой-то колдовской, все организующий прочерк, облака, истаивающие в пепельном лунном небе. Это позволяет отнести эти гармоничные пейзажи к Киммерийской школе живописи.

На Волошина большое впечатление произвела французская живопись, в особенности импрессионизм, и оказала влияние на его живопись и поэзию. Лирика поэта в первом десятилетии XX века прежде всего живописна. Отдельные стихи кажутся даже перенасыщенными цветовыми образами, в нескольких строках порой можно встретить до шести-семи красочных эпитетов и метафор.

На бурый стелется ковер  Полдневный пламень, сух и ясен,  Хрусталь предгорий так прекрасен,  Так бледны дали серых гор!

Факел косматый в шафранном тумане... Влажной парчою расплесканный луч... К небу из пены простертые длани... Облачных грамот закатный сургуч...

Я поклоняюсь вам, кристаллы,  Морские звезды и цветы,  Растенья, раковины, скалы  (Окаменелые мечты  Безмолвно грезящей природы),  Стихии мира: Воздух, Воды,  И Мать-Земля и Царь-Огонь!

Преградой волнам и ветрам Стена размытого вулкана, Как воздымающийся храм, Встает из сизого тумана.

Старинным золотом и желчью напитал  Вечерний свет холмы. Зардели, красны, буры,  Клоки косматых трав, как пряди рыжей шкуры.  В огне кустарники, и воды как металл.

Гаснут во времени, тонут в пространстве Мысли, событья, мечты, корабли... Я ж уношу в свое странствие странствий Лучшее из наваждений земли.

Выйди на кровлю. Склонись на четыре Стороны света, простерши ладонь... Солнце... Вода... Облака... Огонь...- Все, что есть прекрасного в мире...

В годы Гражданской войны поэт пытался умерить вражду, спасая в своём доме преследуемых: сперва красных от белых, затем, после перемены власти, — белых от красных. Письмо, направленное М. Волошиным в защиту арестованного белыми О. Э. Мандельштама, весьма вероятно, спасло того от расстрела. В 1924 году Волошин превращает свой дом в Коктебеле в бесплатный дом творчества (впоследствии — Дом творчества Литфонда СССР).

Дом Поэта

Дверь отперта. Переступи порог. Мой дом раскрыт навстречу всех дорог. В прохладных кельях, беленных известкой, Вздыхает ветр, живет глухой раскат Волны, взмывающей на берег плоский, Полынный дух и жесткий треск цикад.

А за окном расплавленное море Горит парчой в лазоревом просторе. Окрестные холмы вызорены Колючим солнцем. Серебро полыни На шиферных окалинах пустыни Торчит вихром косматой седины.

Земля могил, молитв и медитаций — Она у дома вырастила мне Скупой посев айлантов и акаций В ограде тамарисков. В глубине За их листвой, разодранной ветрами, Скалистых гор зубчатый окоем Замкнул залив Алкеевым стихом, Асимметрично-строгими строфами. Здесь стык хребтов Кавказа и Балкан,

И побережьям этих скудных стран Великий пафос лирики завещан С первоначальных дней, когда вулкан Метал огонь из недр глубинных трещин И дымный факел в небе потрясал. Вон там — за профилем прибрежных скал, Запечатлевшим некое подобье (Мой лоб, мой нос, ощечье и подлобье), Как рухнувший готический собор, Торчащий непокорными зубцами, Как сказочный базальтовый костер, Широко вздувший каменное пламя, — Из сизой мглы, над морем вдалеке Встает стена... Но сказ о Карадаге Не выцветить ни кистью на бумаге, Не высловить на скудном языке.

В одно русло дождями сметены И грубые обжиги неолита, И скорлупа милетских тонких ваз, И позвонки каких-то пришлых рас, Чей облик стерт, а имя позабыто. Сарматский меч и скифская стрела, Ольвийский герб, слезница из стекла, Татарский глёт зеленовато-бусый Соседствуют с венецианской бусой.

А в кладке стен кордонного поста Среди булыжников оцепенели Узорная турецкая плита И угол византийской капители. Каких последов в этой почве нет Для археолога и нумизмата — От римских блях и эллинских монет До пуговицы русского солдата.

Здесь, в этих складках моря и земли, Людских культур не просыхала плесень…

В недавние трагические годы. Усобица и голод и война, Крестя мечом и пламенем народы, Весь древний Ужас подняли со дна.

В те дни мой дом — слепой и запустелый — Хранил права убежища, как храм, И растворялся только беглецам, Скрывавшимся от петли и расстрела.

И красный вождь, и белый офицер — Фанатики непримиримых вер — Искали здесь под кровлею поэта Убежища, защиты и совета. Я ж делал всё, чтоб братьям помешать Себя — губить, друг друга — истреблять, И сам читал — в одном столбце с другими В кровавых списках собственное имя. Но в эти дни доносов и тревог Счастливый жребий дом мой не оставил: Ни власть не отняла, ни враг не сжег, Не предал друг, грабитель не ограбил.

Утихла буря. Догорел пожар. Я принял жизнь и этот дом как дар Нечаянный — мне вверенный судьбою, Как знак, что я усыновлен землею. Всей грудью к морю, прямо на восток, Обращена, как церковь, мастерская, И снова человеческий поток Сквозь дверь ее течет, не иссякая.

Войди, мой гость: стряхни житейский прах И плесень дум у моего порога... Со дна веков тебя приветит строго Огромный лик царицы Таиах. Мой кров — убог. И времена — суровы. Но полки книг возносятся стеной. Тут по ночам беседуют со мной Историки, поэты, богословы.

И здесь — их голос, властный, как орган, Глухую речь и самый тихий шепот Не заглушит ни зимний ураган, Ни грохот волн, ни Понта мрачный ропот. Мои ж уста давно замкнуты... Пусть! Почетней быть твердимым наизусть И списываться тайно и украдкой, При жизни быть не книгой, а тетрадкой. И ты, и я — мы все имели честь "Мир посетить в минуты роковые" И стать грустней и зорче, чем мы есть. Я не изгой, а пасынок России. Я в эти дни ее немой укор. И сам избрал пустынный сей затвор Землею добровольного изгнанья, Чтоб в годы лжи, паденья и разрух В уединеньи выплавить свой дух И выстрадать великое познанье.

Пойми простой урок моей земли: Как Греция и Генуя прошли, Так всё пройдёт — Европа и Россия. Гражданских смут горючая стихия Развеется... Расставит новый век В житейских заводях иные мрежи... Ветшают дни, проходит человек. Но небо и земля — извечно те же. Поэтому живи текущим днем. Благослови свой синий окоем. Будь прост, как ветр, неистощим, как море, И памятью насыщен, как земля. Люби далекий парус корабля И песню волн, шумящих на просторе. Весь трепет жизни всех веков и рас Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.

ГОЛОД Хлеб от земли, а голод от людей: Засеяли расстрелянными — всходы Могильными крестами проросли: Земля иных побегов не взрастила. Снедь прятали, скупали, отымали, Налоги брали хлебом, отбирали Домашний скот, посевное зерно: Крестьяне сеять выезжали ночью.

Когда ж сквозь зимний сумрак закурилась Над человечьим гноищем весна И пламя побежало язычками Вширь по полям и ввысь по голым прутьям, — Благоуханье показалось оскорбленьем, Луч солнца — издевательством, цветы — кощунством.

Похоронен на горе Кучук-Янышар вблизи Коктебеля. Свой дом Волошин завещал Союзу писателей.